Клаус фон штауффенберг семья дети. Штауфенберг, клаус филипп мария фон. "Пришло время действовать"

Фрагмент книги Констанц фон Шультхесс о матери, графине Нине фон Штауффенберг.

О том, кем был Клаус фон Штауффенберг, говорить не приходится, и книга эта не о нем, поэтому при переводе я пропускала большинство посвященных ему абзацев. Оставила лишь те, которые могли добавить что-то к портрету его жены. Отдавая должное личной отваге этого человека, я почему-то никогда не испытывала к нему симпатии. Она вся досталась мужественной графине.
Констанц фон Шультхесс пишет от первого лица - "я", "моя мать" и так далее. Собственные слова Нины фон Штауффенберг выделены курсивом, как в оригинале.

В тюрьме у моей матери были две вещицы, напоминавшие ей о муже. Каким-то образом ей удалось спрятать при обыске и сохранить маленький флакончик “Vol de nuit”, духов, которые ей привез мой отец, и его фотографию.

У меня перед глазами другой снимок, сделанный летом 1933 года - мои родители сидят на залитых солнцем ступенях, тесно прижавшись друг к другу и непринужденно улыбаясь. Они очень счастливы и задорно смотрят в объектив.

Это красивая пара. Моя мать, излучающая энергию, уверенная в себе, сидит, скрестив руки на коленях. С прической в стиле принца Вэлианта, в скромном платье без рукавов она выглядит очень раскованной - ничего от изнеженной дочки из благородной семьи, просто молодая женщина, которая точно знает, чего хочет. Мой отец в униформе, фуражка надвинута на лоб. Он со смехом прислоняется к моей матери. Своим неотразимым, перекрывавшим все смехом он был тогда известен.

Сильные слова, а ведь моей матери было всего шестнадцать лет, когда они впервые встретились. Это была девочка-подросток, наполовину ребенок. Она только что вернулась из интерната к своим родителям в Бамберг.

Тогда никто не мог и предположить, что это юная девушка, едва окончившая школу, обручится в том же году - и меньше всего, наверное, она сама.

Не в ее планах было как можно скорее выйти замуж. Она собиралась ехать в Лозанну, чтобы изучать французский язык, но пока, после долгих лет в интернате она наслаждалась своей свободой - с удовольствием танцевала, посещала балы и вечеринки, встречалась с кузенами и кузинами.

Но внезапно этому наступил конец. Весной 1930 года мои родители познакомились и в ноябре того же того заключили тайную помолвку, будучи твердо уверенными в том, что нашли любовь всей свой жизни.

Моя мать родилась 27 августа 1913 года в городе Каунас (Литва). Нина Магдалена Элизабет Лидия Херта, баронесса фон Лерхенфельд, была единственным ребенком императорского генерального консула барона Густава фон Лерхенфельд и его жены Анны, которая происходила из прибалтийского баронского рода Штакельбергов. Их старший ребенок, сын по имени Людвиг, умер еще раньше в возрасте пяти лет.

Ее детство в наполненном любовью родительском доме было очень счастливым. Жизнь семьи целиком определяли противоположные характеры родителей - спокойного отца, внушавшего окружающим самое естественное, ненавязчивое чувство уважения, и вспыльчивой матери, чей взрывной балтийский темперамент был известен всем: Мама по натуре была жизнерадостной, импульсивной и общительной, отец же был очень тихим, из него все приходилось "вытягивать". Редко случалось, чтобы он рассказывал что-нибудь о себе.

Когда началась Первая мировая война, Густав фон Лерхенфельд был арестован в России. Несмотря на то, что он имел статус дипломата, ему пришлось полтора года провести в Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. Вышел он оттуда изменившимся: Я слышала, что заключение и разочарования сильно на него повлияли.

Позже моя мать с удивлением наблюдала за тем, как раскрывался ее отец, когда ему встречался кто-то, способный хорошо его понять. Клаусу с его гениальной способностью общаться с людьми удалось вытащить отца из "улиточного домика", и я обязана ему тем, что узнала об отце: он был наиболее образованным, умным и мудрым из обоих моих родителей.

Густав фон Лерхенфельд, очевидно, обладал также острым взглядом и портил своей жене удовольствие от просмотра исторических фильмов, цепляясь к неточностям: Вместо того, чтобы разделять ее восторги, он лишь констатировал, что униформа нелепа, ордена не на своих местах, кони неправильно взнузданы, а казаки все сплошь в английских седлах.

Сам он был хорошим ездоком и давал своей дочери уроки. У него всегда имелись при себе бумага и карандаши, чтобы зарисовывать своих любимых лошадей. Дочь он частенько брал с собой, и она далеко не всегда была этим довольна. Отец особенно любил рисовать лошадей, к которым он питал страсть с малых лет. Стоило ему увидеть во дворе казармы малознакомую лошадь, как он мог мог тут же, несколькими штрихами со всей точностью изобразить ее. Анатомию животных он изучил настолько совершенно, что ему ничего не стоило воспроизвести любое положение, любое движение, и абсолютно правильно! Меня же приводило в отчаяние, когда я гордо приносила ему мои детские рисунки, тщательно раскрашенные, и слышала "Это никакой не конь!". Отец вынимал из жилетного кармана чернильный карандашик на цепочке и грубо вычерчивал прямо на моем сказочном коньке схему лошадиного скелета. Он обращал мое внимание на пропорции. Например, то, что обеими ладонями можно закрыть все лицо - об этом тоже следовало помнить при рисовании.

Склонность к четкости и ясности выражения проявлялась также в его манере формулировать мысли. Должно быть, это оказало на мою мать особенное влияние: Я всегда знала, как он добр. Было достаточно нескольких словно невзначай брошенных слов, чтобы пристыдить меня. Он мог управлять мной мановением мизинца.

После освобождения из крепости в 1915 году Густав фон Лерхенфельд записался в полк и сражался в Румынии и Франции. Затем его семья переехала в Байрейт и в конце концов осела в Бамберге. Там моя мать посещала школу. Она была одной из двух учениц-протестанток в католической монастырской школе. Занятия проводились в великолепном, построенном в стиле эпохи барокко монастыре, во внутреннем дворе которого ученицы играли в паузах.

Поскольку в католической школе она не могла конфирмоваться, ей пришлось перейти в интернат для девочек в замке Виблинген под Хайдельбергом.

Виблинген считался прогрессивным учебным заведением. Элизабет фон Тадден основала его по примеру Залемского аббатства и ввела новаторский метод воспитания и обучения. Вместе с ученицами она совершала поездки, например, в Венецию, что в те времена было необычным нововведением.

Впоследствии выбор школы казался моей матери судьбоносным. Элизабет фон Тадден и многие из ее знакомых были настроены весьма критически по отношению к режиму Гитлера. В 1941 нацисты запретили ей педагогическую деятельность. Тадден перебралась в Берлин, где стала работать для Немецкого Красного Креста. Она открыто высказывала свою уверенность в том, что война будет проиграна, и в итоге на нее донесли гестапо. Суд приговорил Элизабет фон Тадден к смерти и она была казнена в тюрьме Плётцензее.

В то время, когда моя мать посещала школу Виблинген, всего этого, конечно, нельзя было предвидеть. Однако меня всегда поражало то, что, будучи юной девушкой, она обучалась у женщины, которая позже стала жертвой нацистской диктатуры. Когда в 1930 году она окончила образование и вернулась в Бамберг, личность ее уже была сформирована в прогрессивном духе, а не в консервативном, обычном для молодых женщин в те времена.

Уже в детские годы у моей матери развились особенные литературные предпочтения. Большинство девочек ее поколения зачитывалось книгами вроде "Упрямицы", в которых говорилось о шитье, вышивании, рисовании и танцах, словом, всем том, чему надлежало обучиться девице из благородной семьи. Моя мать же любила "Виннету" и "Трех мушкетеров", то есть истории, в которых говорится о бесстрашных героях и смельчаках, а не о слащавых пансионерках.

Роман "Три мушкетера" моя мать любила на протяжении всей своей жизни. И это не просто спекуляция, что из детской любви к храбрецам и героям может вырасти картина мира, в которой все вертится вокруг идеалов чести, мужества и самопожертвования.

Чувствовала ли она, что мой отец вырос с теми же идеалами и что позднее он будет готов в буквальном смысле умереть за свои убеждения?

В Бамберге, как в любом гарнизонном городе, военные всегда играли важную роль - они участвовали в его светской жизни с чаепитиями, вечеринками и балами, а также снабжали общество пищей для разговоров и развлечений.

В начале 1930 года один из "новичков" особенно вскружил головы дамам: граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, вступивший 1 января в бамбергский эскадрон. Он намеревался продолжать свое военное образование в 17-м кавалерийском полку. Почему его выбор пал на Бамберг, моя мать позднее объяснила в одном письме: Вступление моего мужа в 17-й кавалерийский полк имело весьма прозаическую основу. Поскольку он не имел никаких личных связей в 18-м кавалерийском полку, он опасался, что его не примут туда из-за слабого здоровья и нашел поддержку у своего дяди Бертольда, чьим близким другом был командир 17-го кавалерийского полка, полковник Цюрн. При его посредничестве мой муж оказался в Бамберге.

У моего отца имелись родственники возле Бамберга, и как только он освоился в городе, он нанес им визит - представился, оставил свои визитные карточки и скоро сделался в бамбергском обществе желанным гостем.

Первой, кто был очарован Клаусом фон Штауффенбергом, была моя бабушка. Она познакомилась с ним на одном приеме и была восхищена его внешностью, безукоризненной воспитанностью и элегантной манерой целовать дамам ручки.

Подруги моей матери тоже взволнованно рассказывали ей о том, что он неслыханно привлекателен и вдобавок прекрасный танцор. Ей эти восторги совершенно не нравились. В ней взыграл подростковый бунтарский дух и она "ощетинилась": что такого необыкновенного могло быть в этом человеке? Если все находят его таким очаровательным, думала она, то он наверняка не более чем ловкий шармер. Любимчик дам, он не может быть серьезным человеком...

Однако эти ее оценки изменились, как только она встретила его лично. Да, он был привлекателен, это признавали все, и моя мать также была им впечатлена. Он был довольно-таки высок ростом и имел классические пропорции головы (неслучайно позже он позировал скульптору Франку Менерту).

Но прежде всего, он совсем не соответствовал грубому клише типичного солдафона. Он был исключительно культурен, играл на виолончели и в юности вместе с братьями устраивал концерты - его брат Бертольд играл на фортепиано, а Александр - на скрипке.

Даже во время военной учебы он по вечерам уединялся в своей комнате с виолончелью, вместо того чтобы принимать участие в развлечениях товарищей: "Он очень редко участвовал в вылазках на танцы, отвергал попойки и казино, не увлекался охотой", - сообщает его биограф Петер Хоффман.

Его большой страстью была литература. Мать, Каролина фон Штауффенберг, весьма начитанная женщина, переписывалась с Рильке и привила своим сыновьям любовь к поэзии. Мой отец сочинял стихи и в молодости принадлежал к кружку поэта Штефана Георге.

Это родство с литературой можно было заметить в его поведении. Красноречие и находчивость, которые притягивали к нему всеобщее внимание в салонах, были необычайны. Он с удовольствием спорил, порой провоцировал и в обществе всегда находился в центре любой беседы.

Моя мать не принадлежала к типу женщин, которые откровенно говорят о своих чувствах, но когда позднее она рассказывала о моем отце, становилось понятно, что его харизма и начитанность быстро очаровали ее.

Они часто беседовали о литературе, он давал моей матери книги, которые они потом обсуждали. Должно быть, это были популярные в те времена романы, потому что впоследствии она вспоминала о том, как моя бабушка была уязвлена тем, что ее дочь знает книгу, которую теперь назвали бы безобидной, но тогда - в материнских глазах - это было самое подозрительное чтение.

Ее потрясение было самым глубоким и искренним, когда однажды она взялась за один роман, который ей одолжил Клаус - я прочла его еще раньше. Моя бабушка разгневанно отчитала дочь и устроила ей сцену, которую та с удовольствием вспоминала: "И ты прочитала это и поняла? Значит, теперь ты принадлежишь к девушкам, о которых говорят, что они смогут все прочесть и понять!". Я была испорченной!

Незаметно из простой симпатии выросло нечто большее. Их семьи не догадывались о том, что двадцатидвухлетний кавалерист и юная Нина фон Лерхенфельд уже строили планы на будущее.

Первым, кто узнал об этом, был мой дед, граф Альфред Шенк фон Штауффенберг. С присущей ему прозорливостью он узнал все уже на Троицу. Не зная меня, он в своей "бормочущей" манере сказал Клаусу: "Ты сейчас входишь в возраст, когда думают о женитьбе".

Брачная философия моего деда была весьма прагматичной и целиком отвечала общепринятым для его поколения представлениям о сословной принадлежности и о том, что есть жена. Мою мать слегка развеселила та жизненная мудрость, которую он преподнес своему сыну: Есть девушки, на которых можно жениться и девушки, на которых нельзя жениться. Маленькая Лерхенфельд - девушка, на которой можно жениться.

Слова совершенно ясные. Но разумным брак моих родителей все же нельзя было назвать. Скорее это было так, что мой дед благосклонно наблюдал за тем, как на его глазах укрепляется пока еще хрупкая связь. И само собой разумеется, он считал, что под его чутким руководством сын сделает дальнейшие шаги.

Тогда не было принято, чтобы мужчина из их социального круга рано женился. Моему отцу было всего двадцать два года, когда он встретил мою мать. Он не мог похвастаться прочным финансовым положением, словом, идеальных условий для обустройства семейного очага у него не было. Он только начал свою военную карьеру, с которой были связаны частые перемены места и беспокойная скитальческая жизнь.

Он не мог прокормить семью, а брачный союз вообще был тем шагом, которого от него меньше всего могли ожидать. Кроме того, он являлся младшим сыном в семье Штауффенбергов, и было естественно, что первыми женились бы старшие сыновья (в ту пору они были холосты).

Моему деду это правило не казалось таким уж важным. Если между двумя проскочила искра, считал он, долго тянуть нельзя. Моя мать была очаровательна и жизнерадостна, из хорошей семьи и без жениха - до поры до времени.

И он взял сына в оборот. Единственным возражением с его стороны было то, что моя мать была протестанткой, тогда как Штауффенберги исповедовали католичество. Слабый аргумент, учитывая то, что он сам взял в жены протестантку. Поскольку его мать была из протестантов, смущенный Клаус с улыбкой сказал: "В твоих устах это звучит забавно".

Отцовские советы не были так уж необходимы, так как мои родители рано почувствовали, что их влюбленность переросла в нечто более серьезное. И уже летом 1930 года мой отец предложил семьям Штауффенберг и Лерхенфельд познакомиться поближе.

Как обычно, он хотел провести лето в поместье своих родителей в Лаутлингене, но в этот раз настоял на том, что они поедут туда вместе с моей матерью и ее родителями.

В автомобиле моих бабушки и дедушки они отправились в Вюртемберг, и тогда родители моей матери поняли, что для Клауса фон Штауффенберга было важным: коль скоро он так решительно настаивал на том, что семьи должны узнать друг друга получше, то эта их встреча должна носить однозначно официальный характер.

Во всяком случае, так это воспринимали родители моей матери, тогда как Каролина фон Штауффенберг и предположить не могла, что тем летом она познакомится со своей будущей снохой.

Моим родителям было ясно - это шаг, после которого уже не будет дороги назад; моя же свекровь считала, что ее сын просто привез к ним своих друзей.

С той поры мои родители стали регулярно встречаться и конкретно говорить о своем будущем. Свадьбу, однако, приходилось отложить, потому что мой отец служил в рейхсвере, который устанавливал строгие правила относительно личной жизни своих членов.

Согласно уставу, разрешение на брак могли получить те, кто отслужил семь лет или кому уже исполнилось двадцать семь. Таким образом, обоим было ясно, что после помолвки им придется еще долго ждать. Осенью 1930 года они решили наметить дальнейшие пути.

Мы были очень молоды, когда обручились. Мне было семнадцать, Клаусу двадцать три. Поскольку рейхсвер отодвигал время предполагаемой помолвки на три года, мы заключили ее тайно.

Такие неофициальные помолвки были тогда редким явлением. Моей матери было семнадцать лет, а совершеннолетия достигали в двадцать один год. Если принять во внимание то, насколько консервативно их обоих воспитывали и в каких правилах, становится понятно, как решительны они были, планируя свой союз.

Для моего отца долгая помолвка была также тем временем, которое должно было проверить их чувства. Он сознавал, как юна и неопытна была моя мать. Сознавал он и то, что ее решение может измениться, поэтому тайная помолвка явилась еще и свидетельством того, что он хотел предоставить моей матери полную свободу и возможность все еще раз обдумать. Пока они не появлялись вместе открыто, считал он, она могла незаметно для всех изменить свое решение. Моя мать высоко оценила это его намерение: Честный Клаус подчеркивал, имея в виду мою юность и неопытность, что я не должна быть связана.

Уже тогда моей матери стало ясно, что, как у жены солдата, у нее не будет размеренной семейной жизни с заботливым мужем, который по вечерам возвращается в лоно семьи. Долгие расставания стали частью их жизни. Преодолеть разлуку помогали письма, а также нечастые встречи и причитавшийся моему отцу раз в год двухнедельный отпуск.

Возможно, это неизбежное условие солдатской профессии удерживало моего отца от того, чтобы сразу официально обручиться с юной девушкой.

Знала ли она вообще, во что ввязывается? Могла ли она выдержать жизнь жены солдата, большую часть времени предоставленной самой себе? С мужчиной, который в случае войны подвергался бы всяческим опасностям?

Моя мать должна была в конце концов убедить его в том, что эти соображения ее не пугают, потому что они недолго держали свое решение в тайне - на Рождество 1930 года мои родители поведали семьям о своих брачных планах.

Новость вызвала изумление, даже скепсис, и только будущий свекор моей матери, деликатно поддерживающий сына с самого начала, был целиком на их стороне. Совсем иначе было с будущей свекровью. Застигнутая известием врасплох, она была вне себя от того, что узнала о помолвке последней. В отличие от своего мужа, она придерживалась самых традиционных представлений о том, когда следует заключать брак.

О реакции Каролины фон Штауффенберг моя мать с видимым удовольствием писала:

Для нее это было как гром среди ясного неба. Она считала, что из-за отсутствия необходимых средств ее сыновья могли бы создать семьи после двадцати пяти лет, да и возможность сделать "хорошую партию" вовсе не исключалась - и вдруг женится младший! Да еще на таком сорванце! Слава богу, пока все еще несерьезно! И ее муж ничего ей не сказал!

Каролина фон Штауффенберг волновал не только возраст сына, но и его выбор невесты. Моя мать была твердо убеждена в том, что в глазах будущей свекрови она выглядела никем иным, как пухленьким, глупеньким "сорванцом".

Когда ее сын зачастил в дом Лерхенфельдов, Каролина фон Штауффенберг приняла это за интерес к родителям, а вовсе не к дочери: Она считала, что в нашем доме его притягивают моя обаятельная мать и мой отец, знаток лошадей.

Обе семьи пребывали в огромном волнении. Но пока еще ничего не было решено, брак не был одобрен, хотя родители моей матери не возражали, и только Каролина фон Штауффенберг продолжала ломаться и не давала своего благословения. Потребовался самый тонкий такт, чтобы в финале привести семьи к обоюдному согласию.

Весной 1931 года было решено: Штауффенберги во время своей ежегодной поездки в Грайфенштайн, что возле Бамберга, нанесут Лерхенфельдам визит. И вот, в доме моей матери состоялся большой разговор.

Моя мать воспринимала это событие с очаровательным самодовольством. Без сомнения, она наслаждалась теми тактическими приемами, которые использовали родители, замешательством Каролины фон Штауффенберг, решительностью мужчин и тем фактом, что не в последнюю очередь из-за помолвки ее брак был уже делом решенным.

В описании тех событий чувствуется, как ее развлекало то, что обсуждение свадьбы стало похожим на дипломатическое хождение по канату: Мужчины вышли в сад. Мы, женщины, сидели как на иголках в гостиной. Тут одна из наших кошек, желавшая забраться на печь к своей миске, прыгнула к моей свекрови на колени, как на подставку! Та с криком вскочила! Она не выносила кошек. Из-за своего предубеждения она сначала не обратила внимание на присутствие этой твари, и ей было ужасно досадно вдруг потерять лицо. Мы делали вид, что очень ей сочувствуем.

Меня всегда забавляла та меткость, с которой моя мать в нескольких предложениях изобразила царившую тогда принужденную атмосферу. Но что решил семейный совет?

Тут вошел Клаус и мы оба ухмылялись, пока матери объяснялись наверху, а отцы внизу, в саду. Во время этих совещаний мой лояльный свекор намекнул на скромное финансовое положение сына, на что отец заметил ему, что он бы не позволил своей единственной дочери голодать. Подозрение в ветрености молодого человека он решительно отверг.

На этом дело было улажено к обоюдному удовлетворению . Мужчины пришли к соглашению поистине по-мужски, теперь должно было разрешиться положение на женском фронте. Матери сидели друг напротив друга, и моя свекровь твердила, что “это пока еще несерьезно”.

Каролина фон Штауффенберг не подозревала, что моя бабушка припасла сокрушительный аргумент: Но ведь они уже целовались! - выкрикнула она.

На какой-то момент повисла тишина. Что за шокирующий факт! Теперь мы едва ли можем себе представить, какое действие должно было оказать такое открытие. Согласно моральным правилам того времени поцелуй до свадьбы был либо неслыханным нарушением табу, либо нерасторжимым обещанием.

Каролине фон Штауффенберг ничего не оставалось, как покориться неизбежному. Поцелуй нельзя было игнорировать. Моя бабушка была того же мнения: Поцелуй связывал, это было для ее поколения чем-то само собой разумеющимся.

Последнее сопротивление Каролины фон Штауффенберг было сломлено. Раз ее сын поцеловал невинную девушку, он должен был за это ответить - то был вопрос чести. Тогда бедная Дули взяла себя в руки. Да, уже точно ничего не поделаешь! И дело с помолвкой было решено.

Мои родители, должно быть, с лукавым удовольствием наблюдали за этой семейной конференцией, в итоге которой они настояли на своем.

Но им предстояло долгое ожидание. Только 23 сентября 1933 года (рейхсвер уменьшил этот долгий срок) моя мать в длинном скромном белом платье и столь же скромно вышитой вуали, и мой отец, одетый в униформу, со шлемом в руке, предстали перед алтарем в церкви Святого Якоба в Бамберге. Даже ради такого события отцу не пришло в голову сменить униформу на костюм и произнести слова клятвы в штатском. "Женитьба - это служба", - говорил он своей жене.

Свадебный обед был дан в отеле "Бамбергер Хоф". Почти сразу после него мои родители отбыли в свадебное путешествие по Италии. Сначала они поездом отправились в Верону и Флоренцию. Моя мать не могла прийти в себя от восторга. Она не выходила из церквей и музеев, восхищалась Донателло и Микеланжело, много часов провела в Уффици.

Все эти красоты отпечатались в ее памяти почти с фотографической точностью. Когда я спустя более чем полвека поехала с ней во Флоренцию, она точно знала, в каком зале висит та или иная картина, как пройти к той или иной церкви и где находятся ее любимые скульптуры.

Свадебное путешествие моих родителей проходило под знаменем активно развивающегося фашизма. Когда они приехали из Флоренции в Рим, то выполнили не только туристическую культурную программу, но и посетили выставку, посвященную десятилетию правления Муссолини. Фашизм начал менять Европу. В Италии правил - Муссолини, в Испании действовал Франко, а в Германии у власти оказался человек, чьей политике было суждено перевернуть также и жизнь моих родителей.

Когда они вернулись в Германию, все это было еще незаметно. В Бамберге на Оттоштрассе они нашли себе квартиру. Нужно было привыкать к новой жизни.

Нина фон Лерхенфельд в возрасте пяти лет и Клаус фон Штауффенберг в возрасте шести лет.

Родители: баронесса Анна фон Штакельберг и барон Густав фон Лерхенфельд.

Шестнадцатилетняя Нина фон Лерхенфельд. Пара до свадьбы в Бамберге (1933).

1) Свадьба (26 сентября 1933). 2) Крестины старшего сына Бертольда. 3) Анна и Густав фон Лерхенфельд с внуком.

Нина родилась в 1913 году в городе Ковно (ныне Каунас) в семье дипломата барона фон Лерхенфельда и его жены Анны. Она посещала интернат для девочек баронессы Элизабет фон Тадден, которую позже в годы войну казнили за скрывание евреев.
С 20-х годов семья фон Лерхенфельдов проживала Бамберге.

В 1930 году в родном Бабмерге 17-летняя Нина познакомилась с 23-летним графом Клаусом Шенком фон Штауффенбергом. Нина сразу влюбилась в симпатичного лейтенанта. И Клаусу понравилась эта дерзкая девушка, похожая на мальчишку. Она была весьма «продвинутой» по тем временам: курила, пользовалась губной помадой, за словом в карман не лезла, разбиралась в политике. И вообще у него сразу появилось чувство, что нашел свою половинку.

Клаус Шенк граф фон Штауффенберг (1907-1944). Он был третьим сыном в семье. Примечательно то, что его мать имела 4 детей, хотя рожала «лишь» два раза - и оба раза по двойне. Брат-близнец Клауса умер вскоре после рождения. Клаус был младшим из трех братьев.

Но родители Нины считали, что дочь слишком молода для замужества, что надо пару лет подождать.
Поженилась пара через три года в Бамберге.

Свадьба в 1933 году совпала с приходом нацистов к власти в Германии. Клаус глубоко проникся патриотичными стремлениями и пламенными речами Адольфа Гитлера.

Молодая пара поселилась в родовом имении Штауфенбергов.

Один за другим у них родились дети: Бертольд (1934), Хаймеран (1936), Франц Людвиг (1938), Валери (1940)...

Все дети были крещены по католическому обряду, хотя Нина была лютеранка, как и ее свекровь. Мужчины Штауфенберги могли жениться на лютеранках, но дети в семье по традиции всегда были католиками.

Клаус занимался в Берлине своей военной карьерой, которая стремительно шла в гору. В 1939 года майор, с 1943 года подполковник, с 1944 года - полковник...

Он наведывался домой раз в 3-4 недели. Он приезжал, часами играл с детьми, катал их на спине, запускал с ними воздушного змея. Дети души в нем не чаяли и с нетерпением ждали очередного приезда. А Нина ревновала детей к мужу. Ей было обидно, что все воспитание лежит на ней, а муж видит только «праздничную» сторону семейной жизни. Но так уж она была воспитана - быть верной женой и хранительницей домашнего очага.

Клаус в целом одобрял политику национал-социализма, хотя местами и находил ее неправильной, особенно что касалось евреев. А после издевательств над мирным населением оккупированной Польши он укрепился в мысли, что нацисты несут беду его Родине. К 1942 году он понял безысходность войны, тупиковую политику Гитлера и начал искать единомышленников....Первыми единомышленниками стали члены его семьи - жена, старшие братья и дядя по матери...Постепенно круг заговорщиков разросся до нескольких сотен.

Отец Штауффенберг со своими тремя сыновьями (Клаус в пуловере):

Ядро группы составляли представители немецкой аристократии и прусских офицерских семей.

В ходе кампании в Северной Африке 1943 году Штауфенберг был тяжело ранен, потерял глаз, правую руку и несколько пальцев на левой. Во время отпуска по ранению он сказал жене «Настанет время, когда я спасу Германию»

Вот здесь он уже без глаза. Значит фото не ранее 1943 года.

Супруги осознавали, что если план убийства Гитлера провалится, расплата коснется не только заговорщиков, но и их семей и друзей. Непосредственно перед покушением Штауффенберг посоветовал жене: «Случится может все. В случае провала играй роль глупой домохозяйки, занятой детьми и хозяйством. »

Несмотря на высокий риск Нина поддерживала мужа на протяжении планирования покушения. Биографы Клауса фон Штауффенберга часто описывали Нину, как сварливую и невежественную домохозяйку. Даже если Нине и не удалось сыграть существенную роль в движении Сопротивления, она была в курсе того, чем занимался ее муж. И она была готова к возможному поражению. Она знала, что ее могут арестовать или даже казнить.

Она позже абсолютно ясно говорила, что в тот момент, когда она поняла, что это было необходимо ему и стране, она поддержала его всем сердцем и с такой верностью, которая нам сегодня даже, может быть, не очень понятна. Но ей было ясно, что нужно было вести себя так, а не иначе.

Однажды Штауффенберг привез из Берлина документы и попросил жену сжечь их (в его берлинской квартире не было для этого условий). Перед тем как засунуть их в камин, Нина бегло просмотрела их....Это были листовки и планы НПСГ (Нацональной Партии Свободы Германии) , которую намеревались создать заговорщики, расправившись с Гитлером.

В июле 1944 года Нина была на третьем месяце беременности, и Штауффенберг не решился сказать ей, что осуществлять операцию будет он сам. И Нина надеялась, что это будет кто-то другой...Все-таки Штауффенберг был инвалидом - без одной руки, а на другой всего три пальца, ему было бы трудно настроить детонатор в бомбе. Но с другой стороны она наверняка догадывалась, что ее муж был одним из очень немногих заговорщиков, которые участвовали в совещаниях в ставке Гитлера.

Как мы знаем, операция «Валькирия» 20 июля 1944 года провалилась. Случай спас Гитлера - он был только легко ранен в плечо, а убиты были четверо других присутствующих.

Штауффенберга, его брата, дядю и многих других казнили в тот же день. Других участников группы «20 июля» (около 200) казнили в последующие недели. Среди 200 казнённых был 1 фельдмаршал,19 генералов, 26 полковников, 2 посла, 7 дипломатов другого уровня, 1 министр, 3 государственных секретаря и начальник криминальной полиции рейха. По приказу Гитлера большинство осуждённых казнили не через расстрел, как военных, а повесили на рояльных струнах, прикреплённых к крюку мясника на потолке. В отличие от обычного повешения, смерть наступала не от перелома шеи при падении и не от сравнительно быстрого удушья, а от растягивания шеи и медленного удушения.

21 июля 1944 года (день после покушения) был одним из самых трагичных и тяжелых в жизни Нины. Она сообщила старшим детям, что их отец совершил ошибку и был казнен минувшей ночью. И добавила: «Но слава богу фюрер остался жив ». Сказала это намеренно, чтобы защитить их, а также младшего, еще неродившегося, ведь гестапо несомненно будет допрашивать детей. Она была просто вынуждена соврать. Только после войны дети узнают, что, на самом деле, их отец - герой, а матери пришлось солгать им, чтобы спасти.

В соответствии с «древнегерманскими» законами о кровной вине (Sippenhaft) репрессиям подверглись и родственники заговорщиков. Другой брат Штауффенберга и мать Нины попали в концлагерь Бухенвальд, 23 июля гестапо пришло и за Ниной. Ее часами допрашивали, затем отводили в одиночную камеру, где постоянно горел яркий свет. Она не спала и снова стала много курить.

Детей отправили в приют для «детей предателей» в Бад Саше, на перевоспитание и «перековку» в национал-социалистов. Родственникам не разрешили забрать детей и даже не сообщили об их местонахождении. Туда же были помещены и другие дети казненных участников группы «20 июля».

Приют с домами для разных возрастов:

У детей отобрали все семейные письма, фотографии, они получили другие имена и фамилии, их разделили по возрасту, и первые месяцы они не видели друг друга. Но полностью «стереть» их память не удалось - по крайней мере старшие помнили свои имена и родителей и при редких встречах постоянно напоминали об этом младшим.

Для беременной Нины началась одиссея скитаний по одиночным камерам тюрем, затем - концлагерь Равенсбрюк, а в январе 1945 года в больнице Франкфурта она родила дочь, которой дала имя Констанция, что на латыни означает «стойкая».

Констанция в детстве:

Позже Нина узнала, что буквально через несколько дней после рождения дочки в концлагере умерла ее мать Анна.

Последние месяцы войны ознаменовались хаосом, бомбежками, грабежами....12 апреля 1945 года Нину c маленькой дочкой отправили в Баварию под конвоем полевого жандарма. После длительного пешего марша ей удалось уговорить жандарма отпустить ее, ведь исход войны уже был предрешен. Она нашла родственников отца, которые приютили ее с дочкой.

В июне 1945 Нина нашла своих старших детей, которых не видела почти год. И они начали жить заново.

После войны Нина с детьми вернулась в родовое поместье мужа Лаутлинген..

«Для моей матери все переменилось со дня на день. Вся семья снова была вместе в Лаутлингене, как будто собранная здесь рукой Бога. Не хватало лишь отца. С блужданием было покончено, но что ждало ее впереди? Освобождение и возвращение в семью были для нее облегчением. Но в то же время это было началом чрезвычайно сложного периода, периода размышлений и попытки осознания всего того, что она пережила и выстрадала. А еще перед ней стояла задача заново выстроить свое существование. Что осталось от ее прежней жизни, той, которой она жила до 20 июля 1944 года? Муж был казнен, мать умерла в лагере в ужасных условиях, дом ее родителей в Бамберге был сильно поврежден войной. Жизнь ее была разрушена.» (из книги дочери Нины Констанции)

После войны. Нина с детьми.

Казнь мужа и последующие испытания сильно изменили ее. Ранее жизнерадостная и неунывающая, она стала замкнутой и молчаливой.

Она занималась общественной работой: сотрудничала с американцами и новыми немецкими властямя по вопросам денацификации и обустройству послевоенной жизни, хлопотала о восстановлении и сохранении исторического облика Бамберга...

Что касается личной послевоенной жизни, вся она была посвящена памяти мужа. Иногда даже в ущерб детям. У Нины бывали фазы, когда она уходила в себя, и дети ее долго не видели. Часто она уезжала на несколько недель. А когда она была дома, покидала свои покои лишь для того, чтобы отдать приказания прислуге.

В 1966 года Нина похоронила 26-летнюю дочь Валери, умершую от лейкемии.

1994 год. 81-летняя Нина Шенк графиня фон Штауффенберг на 50-летнем юбилее событий «20 июля»:

Умерла Нина в 2006 году в возрасте 92 лет.

Ее дети:

1. Бертольд (* 1934), старший сын Клауса фон Штауффенберга. Стал генералом бундесвера. Выразил свое несогласие, что роль его отца, верующего католика, будет играть сайентолог Том Круз.

2. Хаймеран (* 1936) второй сын. Не нашла фото и информации о нем.

3. Франц Людвиг(* 1938), младший сын. Стал юристом и депутатом Рейхстага

4. Валери (1940-1966), была замужем, умерла от лейкемии, осталась дочь. Фото не нашла.

5. Констанция (* 1945), младшая дочь - до рождения которой отец не дожил. Журналистка и писательница, написала книгу о матери.

Все дети (кроме Хаймерана, ничего о нем не нашла) создали семьи с аристократами и имеют детей и внуков.

Книга о матери, написанная Констанцией:

Интересные факты, связанные с семьей Штауффенбергов:

Старший брат Клауса - Бертольд, юрист по образованию, был женат на иммигрантке из России Марии Классен (скорее всего этнической немке). Был казнен по делу «20 июля», вдова воспитала сына и дочь одна.

Другой старший брат Клауса - Александр (близнец с Бертольдом), профессор античности, был женат на Меллите Шиллер - легенде, знаменитой летчице-испытательнице и авиаконструкторе, полуеврейке, которую специальным указом «приравняли» к арийке. Попал в концлагерь по делу «20 июля». После трагической смерти Меллиты в авиакатастрофе женился снова и во втором браке имел детей.

Внук Клауса фон Штауффенберга, актер Филипп фон Шультесс, играл эпизодическую роль в фильме „Операция Валькирия».

Съемки фильма «Операция «Валькирия» с Томом Крузом в главной роли вызвали в Германии бурю негодования. Немцы были оскорблены тем, что полковника Штауффенберга, их национального героя, сыграет Том Круз, последователь секты сайентологов. Министерство обороны ФРГ сделало все, чтобы затруднить съемки. Например, военное ведомство не разрешило съемочной группе работать на территории принадлежащих ему исторических зданий, где происходили события заговора. Фильм тем не менее был снят, и в конце концов даже немецкие критики признали, что для популяризации за рубежом главной германской саги о сопротивлении Гитлеру этот боевик сделал больше, чем все прежние попытки экранизации этих событий (примечание: мне лично больше нравится фильм 2004 года с Себастьяном Кохом в роли Штауффенберга)

«Семья Штауффенбергов будет полностью уничтожена», - объявил Гиммлер 3 августа 1944 года. Выжили все. А Нина фон Штауффенберг умерла 2 апреля 2006 года в возрасте 92 лет, окруженная детьми, внуками и правнуками.